О жизни и сочиненіяхъ Р. Борнса.
Сельскій Субботній вечеръ въ Шотландіи. Вольное подражаніе Р. Борнсу И. Козлова. СПб. 1829. въ т. Деп. Народн. Просв. 37 стр. in 16.
Имя Борнса доселе было неизвестно въ нашей Литтературе. Г. Козловъ первый знакомитъ Русскую публику съ симъ замечательнымъ поэтомъ. Прежде нежели скажемъ свое мненіе о семъ новомъ переводе нашего Певца, постараемся познакомить читателей нашихъ съ сельскимъ Поэтомъ Шотландіи, однимъ изъ техъ феноменовъ, которыхъ явленіе можно уподобишь молніи на вершинахъ пустынныхъ горъ.
Робертъ Борнсъ (Burns), сынъ беднаго мызника, родился въ Эрскомъ округе, 25 Января 1759 года, на берегахъ Дуна въ Шотландіи. Отецъ его, раззорившись отъ неурожаевъ и пожаровъ, употребилъ остатки своего именія на воспитаніе двухъ сыновей своихъ, Роберта и Гильберта. Но чемъ ограничилось сіе воспитаніе? Одинъ учитель, какой-то Мюрдокъ, научилъ ихъ Французскому языку, Англійской Грамматике и стихосложенію. При этомъ поверхностномъ ученіи, юные дети мызника веди самую грубую сельскую жизнь: после книгъ, они брались за серпъ или соху старая, слепая тетка, сидя въ углу сельскаго домика ихъ, по вечерамъ разсказывала имъ длинныя летописи Шотландскихъ суеверій. Она перебирала всехъ невидимыхъ проказниковъ, въ незапамятныя времена являвшихся въ пещерахъ, долинахъ, рекахъ, прудахъ и кустарникахъ тамошней стороны. Робертъ, слыша разсказы о страшныхъ Шотландскихъ лешихъ, домовыхъ, подземныхъ и речныхъ привиденіяхъ, пугался и творилъ молитвы; Гильбертъ, более разсудительный, и впоследствіи меньше славный и более счастливый чемъ братъ его, слушалъ свою тетку и смеялся надъ братомъ. Иногда учитель Мюрдокъ приносилъ имъ книгъ, и доброе семейство бывало въ восхищеніи отъ сего драгоценнаго подарка; въ зимніе вечера онъ даже самъ читывалъ съ ними некоторыя изъ драмъ Шекспира. Тутъ Робертъ, слушая однажды Тита Андроника, пьесу, почитаемую многими не Шекспировою, клялся, по одному собственному чувству, что эта пьеса дурна, и наконецъ, когда во второмъ явленіи пятаго действія стражи приводятъ на сцену Лавинію, героиню пьесы, и у Лавиніи уже отрезаны руки и языкъ, а тиранъ спрашиваетъ у нее насмешливо: Не угодно-ли ей воды, умыть руки? девятилетній Борнсъ вскричалъ, что если учитель оставитъ у нихъ книгу, то онъ сожжетъ ее. Эта простодушная критика показывала въ ребенке Роберте такой вкусъ и такую разборчивость, которой недоставало у знаменитаго Мадоны, и Стивенса и Джонсона, другихъ критиковъ Шекспира.
"Три года, говоритъ Гильбертъ Борнсъ въ письме о жизни своего брата, три года мы не видали въ нашей хижине ни одного куска свежаго мяса."
Бедное семейство боролось съ судьбою столь великодушно, что, казалось, оно было-бы достойно лучшей участи. Робертъ Борнсъ, самый могучій изъ всехъ юношей своего округа, работалъ съ утра до вечера, напевая старинныя Шотландскія песни. Борнсу было шестнадцать летъ, когда на сельскихъ работахъ онъ сыскалъ себе подругу. Надобно знать, что въ Шотландіи есть обычаи, по которому молодые крестьяне и крестьянки соединяются парами для работъ въ поле и облегчаютъ взаимные пруды. Подруга Борнса была, какъ онъ самъ говоритъ, тихая и самая скромная изъ всехъ девушекъ Шотландскихъ: a bonie, sweet, sonsie lass. Эти прелестныя, простыя слова можно перевести по Русски такимъ образомъ: пригожая, ласковая, миленькая девушка. Она была для Борнса первымъ вдохновеніемъ любви и стиховъ. Балладу его, или признаніе въ любви, повторяли все окрестные поселяне: поэтическое призваніе Борнса было решено.
После продолжительныхъ и безполезныхъ усилій возстановить свое маленькое благосостояніе, почтенный отецъ Борнса, преследуемый исполнителями закона, долженъ былъ вскоре выдашь заимодавцамъ весь свой домашній скарбъ, когда смерть, ускоренная горестью, вырвала его изъ объятіи детей. Они последовали въ терпеніи примеру, показанному имъ отцомъ, и не были счастливее его. Покупка худыхъ хлебныхъ семенъ и пожаръ увеличили ихъ бедствіе. Къ довершенію несчастія, предметъ первой любви Роберта Борнса, прелестная Марія, умерла. Молодой поэтъ, въ отчаяніи посвятилъ памяти ея стихи (To Mary in Heaven), по силе, чувству и страсти принадлежащіе къ высокой поэзіи.
Раззоренные братья заняли у одного богатаго соседа значительную сумму денегъ и сняли аренду въ другомъ месте. Робертъ, таская плугъ, училъ наизусть народныя песни, и исправлялъ старый слогъ ихъ, или сочинялъ новыя слова на древніе напевы. Одинъ годъ прошелъ подле смерти прекрасной девы горъ (Highland Mary). Непостоянная, пламенная чувствительность снедала Поэта втайне, и вскоре Jeannie Armor, дочь одного изъ окрестныхъ мызниковъ, сделалась предметомъ страсти Шотландскіе поселяне представляютъ собою странное явленіе: это народъ деятельный, нравственный, трудолюбивый, извлекающій изъ неблагодарной почвы немногія произведенія, грубыя обычаями и романическій своими склонностями, уставши отъ дневныхъ трудовъ, земледелецъ Шотландскій идетъ къ хижине той, которую онъ любитъ; дерзкой любви его не устрашаетъ ничто: ни все ужасы северной зимы, ни снегъ, падающій большими хлопками, ни ветръ, дующій бурными порывами, ни продолжительность дороги, ни ужасы ночи. Онъ робко стучится у дверей своей красавицы и ея вежливость или непреклонность составляетъ его счастіе или приводятъ его въ отчаяніе. Такъ прелестная сцена Ромео и Юліи, вошедшая въ народный обычаи Шотландскихъ пастуховъ, безпрестанно повторяется въ этомъ холодномъ климате, у этого народа, который мы называемъ варварами. "Для насъ, бедныхъ крестьянъ, говоритъ Р. Борнсъ въ письме къ Доктору Муру, любовь есть важнейшее дело въ жизни. Надежда, увидеть на одну минуту свою возлюбленную, тайное свиданіе, сладостное прости, нежная улыбка: вотъ единственныя радости въ нашемъ бедномъ существованіи." Этотъ обычай сельскихъ любовниковъ былъ для Борнса предметомъ многихъ небольшихъ поэмъ, прелестныхъ откровенною простотою и деревенскою истиною, въ нихъ между прочимъ. Изображалъ онъ и свою Дженни, которая, долго бывъ къ нему жестокою, наконецъ впала въ заблужденіе. Строгая Кальвинистская церковь заставила ее въ продолженіе трехъ воскресенія слушаетъ выговоры и увещанія пастора. Робертъ Борнсъ требовалъ руки Дженни, но отецъ не хотелъ, чтобы дочь его вышла за бедняка. Несчастный Борнсъ, растерзанный въ нежнейшихъ своихъ чувствахъ, готовъ былъ на дело отчаянное. Онъ записался на корабль, готовившійся къ отъезду въ Ямайку, и, для издержекъ, которыхъ требовали приготовленія къ отъезду, решился издать свои многочисленныя баллады и поэмы на Шотландскомъ языке, восхищавшія поселянъ.
Едва изданы были сіи стихотворенія, какъ во всей Шотландіи заговорили о необыкновенномъ Поэте. Сила, прелесть, чувствительность оживляли его простые стихи, писанные на родномъ языке Шотландцевъ. Удивлялись, какъ бедный поселянинъ умелъ извлечь изъ самыхъ простыхъ ощущеній сердца столь трогательную поэзію. Эта живая, полная, разнообразная веселость, эти сильные, возвышенные порывы, заимствованные изъ самыхъ простыхъ сценъ, сообщающіе прелесть всемъ движеніямъ риѳма свободнаго, сельскаго, восхитили Эдинбургскихъ ученыхъ. Меккензи, Дюгальдъ Стюартъ, Битти, Рамзей, люди высокаго достоинства и строгаго вкуса, распространили известіе о семъ чуде въ Литтературе. По приглашенію Доктора Блеклока, Борнсъ пріехалъ и Эдинбургъ. Онъ былъ принятъ искренно, въ лучшее общество города, совершенно литтературнаго, Аѳинъ Великобританіи, давало праздники поселянину--поэту, который развязностью, природнымъ благородствомъ своего обращенія, огнемъ и остротою своихъ разговоровъ, увеличилъ блескъ своего успеха. Второе изданіе сочиненій его, умноженное новыми стихотвореніями, было тотчасъ раскуплено. Изъ пяти сотъ Фунтовъ стерлинговъ, вырученныхъ Борнсомъ, онъ послалъ двести Фунтовъ своей старой матери, и снова предложило руку свою Дженни. Въ чемъ отказали бедному земледельцу, на то согласились для знаменитаго поэта.
вскоре отвратили Поэта отъ сельскихъ занятій. Мыза его пришла въ упадокъ и Борнсъ былъ принужденъ занять место чиновника при таможне: эта обязанность, несообразная съ его природными склонностями, имела самое пагубное вліяніе на остальную жизнь его.
Онъ хотелъ обмануть себя, буйными удовольствіями и шумною радостью заглушая грусть своего положенія. Здоровье его разстроилось и, 15 Іюля 1796 года, онъ умеръ, тридцати осьми летъ отъ роду, оставивъ бедную вдову, родившую сына въ самый день погребенія ея мужа. Сограждане Борнса изъявили печаль свою, сделавъ ему великолепныя похороны, и берега Эра, прославленные Борнсомъ, покрылись безчисленнымъ множествомъ людей всехъ классовъ, пришедшихъ съ горъ и долинъ, проводить гробъ Шотландскаго Поэта.
Не льзя безъ горестнаго чувства вспомнишь о заблужденіяхъ, до коихъ унизился Борнсъ въ последнее время своей жизни. Дарованіе его еще цвело. Какъ-же могъ возвышенный Поэтъ забыть себя для грубыхъ радостей? Причину сего явленія можно открыть въ тайной борьбе его общественнаго положенія съ силами души, его пламенныхъ желаній съ безсиліемъ исполнить оныя. Онъ былъ чувствителенъ, неукротимъ, уступалъ своимъ страстямъ какъ воле судьбы, и дорого купилъ счастіе двигать сердцами людей и умереть славнымъ. Онъ виделъ свои заблужденія, укорялъ себя въ слабости, жалелъ о судьбе своей и не могъ ни возвысишься до степени, достойной его, ни бросить грубыя наслажденія, смущавшія его разсудокъ и усыплявшія въ немъ чувство горести. Онъ вверилъ тайну своихъ угрызеній и своихъ печалей собственной своей эпитафіи. Ее можно было-бы написать на гробнице большей части людей съ дарованіемъ, у коихъ способность чувствовать, любить и страдать беретъ верхъ надъ силою деятельности и постоянствомъ воли. Вотъ смыслъ сей эпитафіи:
Эпитафія певцу.
"Если буйство води увлекаетъ тебя и воображеніе одерживаетъ надъ тобою победу; если небо создало тебя столь пылкимъ, что ты не можешь размышлять, столь пламеннымъ, что ты не можешь носить цепей; если ты чувствуешь себя непокорнымъ и гордымъ, и не можешь ни ползать, ни молить: приближься, вотъ урокъ тебе! это могила одного изъ твоихъ братьевъ, столь-же ничтожнаго, столь-же безумнаго, какъ и ты. Приближься, невольникъ своихъ помысловъ! приближься, гляди и плачь!
"Ты родился поэтомъ и Муза твоя дика?... Ты страшишься толпы и въ пустыне повторяешь стихи, слагаемые тобою для собственнаго наслажденія?... Я, бедный певецъ, молю тебя: не проходи мимо, не почтивъ меня сердечнымъ вздохомъ! Я жилъ, такъ-же какъ и ты. Я былъ поэтъ, и жизнь моя была продолжительное мученіе.
"Хочу, чтобы ты остановился на этомъ дерне; хочу, чтобы примеръ мой устрашилъ тебя. И я, какъ ты, давалъ благіе советы; я руководилъ другихъ, я заблуждался самъ. Я пробежалъ поприще жизни какъ упоенный: стремленіе моря не столь быстро, пламя не столь пожирающе! Деятельный умъ, строгая разборчивость, легкая чувствительность, все нежное дружбы, все огненное любви, все влекло меня къ одной гибели. Я палъ подъ ударами своихъ заблужденій: я обезславилъ свою славу.
"Ты не безъ чувства слышишь голосъ поэта, уже не существующаго, ты, читающій сіи стихи: взоръ твой смущается, читая ихъ. Узнай последній выводъ опытности человеческой: кто не властелинъ своей души, тотъ будетъ невольникомъ судьбы. Корень добродетели одинъ: это благоразуміе въ жизни, это сила воли."
Привыкнувъ судить о различныхъ классахъ общества человеческаго по примерамъ, находящимся передъ нашими глазами, мы готовы сомневаться въ существованіи Поэта, который, родившись подъ соломенною кровлею и бывши почти всю жизнь свою мызникомъ, заставлялъ, раскаяваясь, говорить Музу свою голосомъ нравственности столь торжественной, убедительной и чистой. Но Шотландскіе нравы представляютъ картину еще более изумительную. Это весь пылъ южныхъ страстей, привыкшихъ къ суровому небу! Страстная дружба, живая, глубокая ненависть, необузданная любовь, поэтическій и музыкальный инстинктъ, общественные привычки Провансальскихъ крестьянъ даже въ быстрой пляске: все это встречаете у жителей горъ и долинъ, на северъ отъ светлой Твиди. Въ нихъ узнаете людей Галлійскаго и Цельтическаго поколеній, давнихъ утеснителей сихъ пустынныхъ странъ, навсегда отделенныхъ силою битвъ и могуществомъ нравовъ отъ Германскаго поколенія, населившаго Англію. Если характеръ сей виденъ сильнее въ дикихъ нравахъ Горцевъ, Highlanders, то онъ сохранился не въ столь разительныхъ, но более прелестныхъ оттенкахъ жителей долинъ, или Low-landers.
Сіи последніе украсили деревенскій бытъ свой всеми прелестями усовершенствованнаго просвещенія. Приходскія училища, учрежденныя въ 1646 году Шотландскимъ Парламентомъ, уничтоженныхъ Карломъ ІІ-мъ, и возстановленныя въ 1696 году, доставляютъ всякому отцу семейства средство, дать первоначальное, не дорогое воспитаніе своимъ детямъ: за шесть шиллинговъ въ годъ, учитель обучаетъ каждаго изъ воспитанниковъ Англійскому языку, за десять шиллинговъ Латинскому языку и Ариѳметике. Строгій Кальвинизмъ, заставляя каждаго отца семейства быть духовнымъ наставникомъ своего семейства, придалъ нравамъ какую-то силу и оттенокъ Пуританства. Стесненные узы семейственные усиливаютъ у нихъ любовь къ родной стране. Продолжительныя междоусобныя войны Шотландскія, кровавыя, ужасныя, но безкорыстныя; далекая тень народной, отдельной независимости, всегда драгоценной для нихъ, если не какъ надежда, то какъ воспоминаніе; уваженіе къ женщинамъ, сделавшимся для Шотландцевъ предметомъ романическаго обожанія; древняя склонность къ музыке и танцамъ, тщетно угнетаемая Пресбитеріанскою церковью; любовь къ своей стороне, оживляемая и соединеніемъ идей, пленяющихъ сердце, и старинною мелодіею народныхъ балладъ, повторяемыхъ дикимъ эхо, и магическими именами Валласа и Брюса; наконецъ, живописное очарованіе страны, разнообразной, обильной событіями, развалинами и воспоминаніями: все это, столь живо отражающееся въ прелестныхъ стихотвореніяхъ Борнса, смешанно находится въ нравахъ его соотечественниковъ. Видя въ хижине своего отца самый трогательный примеръ патріархальной жизни, Робертъ Борнсъ изобразилъ его въ небольшой поэме, исполненной красотъ совершенно оригинальныхъ: это Субботній вечеръ сельскаго жителя (The Cotter's saturday Night), переведенный ныне Г-мъ Козловымъ, подъ заглавіемъ, означеннымъ въ начале сей статьи. Подлинникъ сего сочиненія написанъ равными строфами, элегическимъ риѳмомъ, который ввелъ въ употребленіе Спенсеръ и которымъ столь счастливо пользовался Лордъ Байронъ, чтобы надлежащимъ образомъ судить о переводе Г-на Козлова, вспомнимъ, что Борнсъ былъ поэтъ возвышенный, пламенный, падшій наконецъ подъ ударами судьбы, бросившей его не въ то состояніе, къ которому онъ принадлежалъ умомъ, душою и воображеніемъ. Онъ на всю жизнь остался человекомъ беднымъ, это правда; онъ не могъ перейдти въ достойное его общество, не имелъ силъ поддержать маленькое хозяйство свое, когда Муза его подарила ему несколько сотъ Фунтовъ стерлинговъ; но онъ понималъ все нежнейшія ощущенія, чувствовалъ какъ поэтъ, а званіе поэта не терпитъ Аристократства. Если вообще не нужно быть Лордомъ или Коллежскимъ Ассесоромъ, для того чтобы возвышаться духомъ надъ окружающими насъ, большею частію мелкими, ничтожными современниками, то для поэта еще менее нужны общественные классы. Сила генія находится въ немъ самомъ, а не въ почетномъ блеске, окружающемъ его вещественность. Кажется, Г. Козловъ упустилъ изъ виду это различіе, и почелъ Борнса простымъ крестьяниномъ, который между прочимъ напеваетъ на поэтической свирелке. Это почитаемъ мы главною ошибкою Русскаго перевода, ибо онъ напоминаетъ намъ не пламеннаго Певца Шотландіи, сгоревшаго въ огне страстей, а простаго поселянина, очень мило разсказывающаго о своемъ сельскомъ быте. Можно даже предположить, что Г. Козловъ, переводя Борнса, помнитъ о нашемъ Слепушкине и подъ напевы сего последняго хотелъ передать намъ глубокій чувствомъ, песнопенія Шотландскаго поселянина. При всемъ уваженіи нашемъ къ таланту Г-на Слепушкина, мы никакъ не решимся сравнивать съ нимъ Борнса, даже потому, что одинъ изъ нихъ былъ крестьянинъ Шотландскій, а другой Русскій. Читатели видели выше сего изображеніе быта Шотландскихъ крестьянъ, и могутъ судить о различіи онаго съ бытомъ крестьянъ нашихъ. Они знаютъ жизнь Слепушкина и читали выше сего описаніе жизни Борнса. Есть-ли хоть малейшее сходство между сими двумя Поэтами? Не забудемъ, что поэтъ выражаетъ себя и въ жизни, такъ-же какъ въ сочиненіяхъ. Не понявъ характера Борнса,Г. Козловъ представилъ его намъ въ превратномъ виде. Послушаемъ Г-на Переводчика:
Ненастный день сталъ меркнуть за горой;
Ужь отпряженъ усталый быкъ отъ плуга
И, весь въ пыли, онъ тащится домой.
Его соха, и ломъ, и борона,
И сбруя вся въ порядке убрана;
Онъ веселитъ свое воображенье,
Что радостно начнется воскресенье;
Идетъ къ семье, на отдыхъ и покой.
Стихи гладки; но по прочтеніи ихъ, ничего не остается въ душе. Читателя поражаетъ только несообразность: какимъ образомъ, въ Ноябре, когда въ поляхъ метель и вьюга -- быкъ въ пыли?.. это произошло отъ того, что Переводчикъ не близко держался подлинника, где не только нетъ сей несообразности, но, напротивъ, въ целой строфе блещетъ высокая, пламенная поэзія. Мы страшимся исказить прелестные стихи Борнса прозаическимъ переводомъ, но, чтобы оправдать и его, и свои слова, передаемъ читателямъ смыслъ вышеприведенной строфы:
"Слышу гневный стонъ ледянаго Ноябрьскаго ветра. Ночь. Она спешитъ и оканчиваетъ слишкомъ краткіе часы зимняго дня. Быки, покрытые п_о_томъ, запачканные своею работою, идутъ отъ плуга. Въ воздухе, вороны поднимаются черными рядами, темнеетъ небо и на старыхъ дубахъ ищутъ сна. Приближается бедный мызникъ: неделя кончилась для него; утомительная работа дастъ ему успокоиться одинъ день; какое счастіе! Завтра онъ будетъ наслаждаться отдыхомъ. Онъ собираетъ земледельческія орудія, бороны, заступы, железа сохи: эта тяжесть легка; завтра онъ надеется провести спокойное утро, и, радостный, хотя и утомленный, проходитъ черезъ открытыя поля, попираетъ ногами кустарникъ и направляетъ шаги свои къ дыму своей хижины."
Картина совсемъ не та!... Даже, осмеливаемся сказать, въ прозаическомъ переводе виденъ другой характеръ стихотворенія, более похожій на характеръ подлинника.
остается въ равной ответственности передъ читателемъ, ибо обязался передать ему Борнса. Мы не привязываемся къ словамъ, хотя изъ приведеннаго места читатели видятъ, что въ Русскомъ переводе есть пропуски и переиначиванья; мы говоримъ только что онъ не передалъ намъ характера Борнсовоц поэзіи, а этого мы столько-же въ праве требовать отъ подражанія, какъ и отъ ближайшаго перевода. Скажемъ более: мы почитаемъ ошибкою тотъ способъ перевода, который называютъ у васъ подражаніемъ: или пишите свое, или точно передавайте избранный вами подлинникъ; иначе, я не узнаю ни васъ, ни чужеземнаго поэта. Вотъ почему мы почитаемъ себя въ праве судить о стихотворномъ подражаніи какъ о переводе, и вотъ почему мы не совершенно довольны переводомъ Г-на Козлова.
За Субботнимъ вечеромъ, въ книжечке Г-на Коздова напечатанъ переводъ другаго стихотворенія Шотландскаго поселянина: Къ полевой маргаритке, которую Робертъ Борнсъ, обработывая свое поле, нечаянно срезалъ железомъ сохи, въ Апреле 1786. Это прелестное стихотвореніе более сохранило въ Русскомъ переводе свою первобытную свежесть и красоту. Въ немъ Борнсъ виднее и понятнее для Русскаго читателя, чемъ въ переводе предъидущей пьесы.
Поэзія Борнса весьма разнообразна. Въ некоторыхъ стихотвореніяхъ его господствуетъ неподражаемый юморъ Шотландскихъ поселянъ; таковы: Молитва лицемера (Holy Willie's prayer), Посланіе къ дьяволу (Address to the De'il), и проч. Въ другихъ онъ возносится до высокой, строгой поэзіи, где звучность стиховъ соответствуетъ силе мыслей. Одно изъ замечательнейшихъ стихотвореній его въ семъ роде есть: Сетованіе Маріи Стюартъ при возвращеніи весны.
Искренно благодаря Г-на Козлова за его желаніе познакомить насъ съ однимъ изъ поэтовъ Великобританіи, скажемъ, что въ изданной имъ ныне книжке, мы всего более были услаждены Посланіемъ къ Ал. Ан. В... к-вой. Поэтъ пишетъ къ ней, и вдругъ узнаетъ, что, она уже не существуетъ для здешняго міра. Это посланіе напечатано впереди обоихъ упомянутыхъ стихотвореніц. Вотъ оно:
Была пора, лучъ ясный въ ней сіялъ,
И жизнь моя играючи летела.
Те дни прошли; одета черной мглой,
Въ моихъ очахъ природа потемнела;
Кругомъ гроза; но ты была со мной,
Мне заменилъ твой дружескій приветъ
Обманъ надеждъ и блескъ веселыхъ летъ.
Привыкнулъ я къ моей угрюмой доле;
Меня съ тобой она, мой другъ, свела,
И, можетъ быть, не даромъ мы узнали,
Какъ много есть прекраснаго въ печали!
Теперь съ тобой надолго разлученъ,
Какъ воздухомъ душистымъ окруженъ,
Я чувствовать и думать не умею,
Чтобъ чувствъ и думъ съ тобой не разделять.
Стесненъ-ли духъ отъ мрачныхъ впечатленій,
Могу-ль тебя, могу-ль не вспоминать?
Въ уме моемъ ты мыслію высокой,
Ты въ нежности и тайной и глубокой
Я ждалъ ее, я мчался къ ней душою,
Я для нея сквозь слезы песни пелъ,
Звукъ томныхъ струнъ, онъ къ ней не долетелъ!
Душа светла въ надзвездной стороне:
Святая тень! молися обо мне...
Такіе стихи трогаютъ душу, и долго остаются въ ней, какъ символы прекраснаго, не земнаго!...
N. N.
"Московскій телеграфъ", 1829, ч. XXVIII, No 14.