Предисловие |
XVI.
Дербент, 22 сентября 1832 года.
Я чай, у вас сжимается сердце, почтенный друг мой, Ксенофонт Алексеевич, завидя мое письмо в зловещей обвертке поручений! Это должно быть очень скучно для человека, не знающего, где взять времени и на дельные занятия. Как быть однако ж -- к вам опять с поклоном! Правду-истину сказать, мне и самому это наскучивает; да уж люби в саночках кататься, люби саночки возить. Вследствие такой велемудрой пословицы, прилагаю при сем целую страницу требований. Если благодарность здешних дам может хоть капелькой утешить вашу супругу за ее снисходительность и хлопоты (Я писал ему, что она радушно принимает на себя выбор предметов, вкуса и дамских нарядов, которых Бестужев выписывал множество. К. П.), я могу засвидетельствовать ее целую вязку, всю унизанную приветами, как бурмицкими зернами. Про себя уж и поминать нечего: я просто записываюсь в кабальные за такую добрую барыню.
и совещусь их делать кому-либо. Первое, потому что я нередко оставался без гроша для прихотей других, и добро бы приятных мне людей, а то хоть бы век не видать; второе, что столица хоть и столица, но деньги в ней не падают с неба, ровно у нас грешных. Положим, что у вас и лес; но в лес бразильский из красных дерев, назначенный на столярную работу, можно для топки привезти и валежнику. Это мимоходом, -- это едва ли стоит исписанных о том чернил.
Le Roy меня увлек, тем скорее, что я сам сроду своего не принимал иных лекарств кроме очистительных (Здесь речь об известном героическом лекарстве Le Roy, которое не раз освобождало меня от тяжких болезней. По какому-то случаю, я писал, о том Бестужеву; он просил, прислать ему книгу Le Roy, Method curative, и выражает свое мнение об этой методе. К. П.). Добрый мой гений вложил в меня какой-то предугадательный дар от всего вредного и дурного в мнениях, по литературе, по политике, по художествам, по всему. Так, я всегда был против пиявиц (всех родов) и кровопускания, против заплаточного лечения и сложных способов. Медицина мне не чужда, а потому зная, что она идет ощупью, я не верил докторам нисколько. Очень рад, что могу свое неверование обратить теперь в свою веру. Выписываю из Тифлиса препараты, и при болезни примусь пользоваться сам. Впрочем, я никак не считаю Le Roy всеобщим излечителем, и приемлю его методу с ограничениями. Надо вам сказать, что я стражду одною болезнью -- это tenia. Каждогодно я выбрасываю его от трех до четырех саженей, но это беспрочно. Думаю даже, что он причиною моей частой тоски и самой апатии, которую называем мы ленью. Недавно со мной был перелом, и теперь я, очистя желудок, чувствую себя свежее, готовее к работе; но хотелось бы выжить совсем этого порожденца Форт-славы, где я четырнадцать месяцев питался гнилою пищей, пил солончаковую воду, дышал известью и плесенью, не видел света.
Я у вас в долгу и без денег, по душе -- не журите, если запоздаю отплатою, то наверно напишу вам повесть и посвящу вам же. Для этого, по новому условию с книгопродавцем Смирдиным и перепродавцем мною, придется вильнуть и сказать, что я еще в этом году прислал вам ее, а вы ее припрятали для казового конца. Аминь (Бог избавил его от греха: он не написал обещанной повести. Впрочем, я не понимаю, о каком условии К. П.).
Я знал Карамзина хорошо, и, несмотря на заботы его поклонников, решительно отказался от знакомства с ним. Двуличность в писателе его достоинства казалась мне отвратительною (Мнение совершенно несправедливое: Карамзин был противоположных мнений с Бестужевым, но никто не упрекнет его в двуличности. К. П.). С Гречем и Булгариным я был приятелем; но если бы вы знали, как я резал их!.. Это был вечный припев моих шуток, особенно над Булгариным -- и он точно был с этой стороны смешон до комического! Когда-нибудь я опишу несколько сцен. Про Пушкина пожимаю плечами... ужели и за его душу пора петь панихиду? Я всегда знал его за бесхарактерного человека, едва ли не за безнравственного -- mais c'est plus qu'un delit, c'est une faute (Вот как он сам выражался: досталось всем сестрам по серьгам. Не знаю, что вызвало такие резкие суждения. Не болезненное ли состояние духа? или неизлечимая ветренность, которая часто заставляла Бестужева противоречить самому себе? Заметьте, что в несколько лет этой переписки он судит совершенно противоположно об одних и тех же лицах. А между тем я верю его искренности. К. П.). До другого раза, vale. Братца Николая объемлю душой.
Предисловие |