V
Какая тоска, какая грусть в такой глуши, в степной деревне дяди моего! Хозяйством заниматься я не умею, и что за занятия в овинах и стогах сена? И на что мне деньги? И без того мне девать их некуда...
У дяди нашел я огромный запас хлеба и наливок и ни одной книги -- я стал бы хоть читать, помня совет Дурочки... Что-то она теперь делает, милая Дурочка?
Невольно приходит мне в голову, что едва ли то время, которое провел я в знакомстве моем с Рудольфом, не было самым веселым временем жизни моей. Я забылся тогда в каком-то детском чувстве...
А ведь она мила! Любить она не может, но может сделать счастливым своего мужа. Не знаю, как люди женятся без любви и бывают счастливы, но счастливит ли нас любовь? А если она меня любит, с ее мечтательной головкой... Вот что пришло мне в первый раз на мысль!
Женщины -- загадка непостижимая; любовь их еще более запутывает... Как любил я тебя, Паулина, и что ты любила меня, в том я не смею сомневаться... Но как мгновенно, как безотчетно, безмолвно разошлись мы с тобой, когда мне надобно было броситься в объятия друг друга...
Нет! ты не любила меня, Паулина! Зачем же так мучила ты меня?..
Мысли мои бессвязны. Чувствую, что нынешнее житье мое, уединение, пустота души моей сведут меня с ума. Наступит зима, поеду в Москву, опять увижу Рудольфа и Дурочку, скажу ей, что я люблю ее; в самом деле, я ее люблю... как любят детские проказы и шалости. Но что же такое и любовь, и жизнь? Шалость...
-----
Как? Быть накануне своего счастья, своего блаженства, а не знать о том? Для чего же, судьба, даришь ты нас и бедами, и радостями, не давая приготовиться ни к тому, ни к другому? Разве от счастья нельзя так же задохнуться, как и от бедствия умереть?..
С чего мне начать? Как все случилось? И как весело, однако ж, отдавать себе отчет в нашем счастье, припоминать себе все его подробности...
Мне надобно было съездить в наш губернский город. Там познакомился я с нашим предводителем. Он звал меня к себе. Приезжаю, и -- первый предмет, который встретил я у него, была Прасковья Ивановна. Вид этой женщины заставил меня испугаться! Как же изумился я, когда она встретила меня радостными восклицаниями:
-- Что это, батюшка, Антонин Петрович? Вас ли я вижу? Сколько времени мы не видались с вами?
-- Мне показалось, сударыня,-- отвечал я,-- что времени вы не могли заметить...
-- Вот уж это грешно -- помнить старое! Может быть, и точно, господь наказал меня, что я хотела перехитрить все умом своим и не видела руки его всемогущей, которая против воли ведет нас к добру...
Она утерла глаза платком. Тут только заметил я, что она в трауре,
-- Сударыня! -- сказал я,-- вы кого-нибудь лишились?
- Да, господь не помиловал!
-- Неужели Паулина... -- Я не мог договорить.
-- Нет! Мы лишились отца ее; наш добрый старичок отправился в царство небесное...
-- По крайней мере,-- сказал я отдыхая,-- вы можете порадоваться на счастье вашей племянницы...
-- Какое счастье? Видеть, как она крушится и умирает, что цветочек, скошенный на поле...
-- Паулина? Что это значит? Разве ее супружество...
-- Какое супружество? Вы меня удивляете. Неужели вы не слыхали...
Тут помешали нам говорить. Я был как на иголках, смотрел на Прасковью Ивановну и не узнавал ее. Вместо гордой, нахальной женщины я видел смиренную, печальную старушку. Неизвестность о судьбе Паулины терзала меня... Тут только узнал я, что я все еще люблю ее... Едва мог я дождаться, пока можно было опять заговорить мне с Прасковьею Ивановною.
- Мне казалось, он был влюблен в Паулину...
-- О! да как еще влюблен!
-- И что она любила его...
-- То-то и беда, что нет!
-- Она его не любила?
-- Каюсь -- я располагала так, что всякая любовь то же для девушки, что куклы, которыми она играет в детстве; что Паулина подумает о том, какой блестящий каррьер ей откроется, какую прекраснейшую партию она сделает... И что же, сударь, вышло? Думая, что все дело уже слажено, я приняла предложение графа, сказала Паулине, а она отказала мне начисто! Я рассердилась на нее, а она наговорила мне бог весть чего: "Хочу любить того человека, которому отдам руку,-- хочу быть им любима..."
-- Она говорила вам?
-- Да, и так притом плакала, что я подумала: не влюблена ли уж она в кого-нибудь... Простите, я ведь с вами, как с родным говорю; привыкла считать вас семьянином...
-- Сударыня... но Паулина...
-- Она ничего мне не сказала, как я ни спрашивала ее,-- она только плакала, делалась больна...
Я не смел спросить...
-- Вот, графу мы отказали, хоть вся Москва дивилась такому отказу. Тут батюшка Паулины скончался -- царство ему небесное! Немного осталось после старика. Любил пожить, да и семья большая -- чего стоило одно воспитание... Я напомнила Паулине о графе, о том, как бы она была теперь богата и счастлива... Да подите переуверьте упрямые головы. "Богата была бы я, тетенька,-- сказала она мне,-- но не была бы счастлива -- мое счастье не с ним!" -- "С кем же?" -- Вместо ответа она заплакала только и замолчала. "Но ведь теперь у тебя нет приданого... Ты бедная невеста..." Видите, я не сказала ей, что все мое именьишко я уж укрепила ей -- на всякий случай -- час воли божьей неизвестен. У меня детей нет, а я люблю Паулину, как дочь, и пятьсот душ все-таки имение, так что если бы точно выбрала она по сердцу человека и у него ничего не было, имение не должно ее останавливать...
-- Прасковья Ивановна! вас ли я слышу?
-- Не так прежде я думала. Ах! горе, батюшка, и обстоятельства изменяют многое. И добрая Паулина, с тех пор как живет со мною, так переменила она меня -- какая ангельская душа...
-- Вы живете в Москве еще?
-- Нет! я рассталась с Москвою, а теперь еду туда окончить только разные делишки и навсегда потом поселиться в деревне моей...
-- Но как же я имею удовольствие видеть вас здесь?
-- Вы забыли разве, что деревня моя в сорока верстах отсюда; завтра я еду в Москву; зайдите ко мне, Антонин Петрович; Паулина рада будет вас видеть...
-- Разве она здесь? -- спросил я, едва удерживая трепетное движение сердца.
-- Здесь, и мы не расстаемся с нею, и сколько раз она у меня спрашивала об вас... Она вас помнит... Ведь я не говорила ей о том, что так грубо и дерзко отказала вам от нашего дома. Паулина надивиться не могла, куда вы девались и почему перестали вы ходить к нам?..
Но я не смел еще верить, не смел даже думать... хотя из слов старухи понимал... Видеть, видеть еще Паулину хотел я и увериться...
Ждать ли утра? В провинциях люди обходятся проще и сближаются легче, а может быть, завтра они уедут...
-- Дома ли Прасковья Ивановна? -- спросил я в передней,
-- Их нет у себя,-- отвечал мне слуга и вдруг закричал радостно: -- Вы ли, Антонин Петрович? -- Я узнал старого камердинера отца Паулины. -- Откуда, сударь, вы взялись, нежданный гость! Пожалуйте, пожалуйте. Барышня дома -- она гуляет в саду -- позвольте, я позову ее...
-- Нет! -- сказал я,-- я сам пойду туда. И с волнением сердца пошел я в небольшой садик. Как встретимся мы с ней? Что она скажет? Неужели...
Я увидел ее; в черном платье, в простой шляпке, тихо, задумчиво шла она по аллее. -- Она, все та же, чудная, очаровательная Паулина, но еще лучше, еще очаровательнее прежнего, в простом платье, с задумчивостью на лице. Она оборотилась и казалась изумленною.
-- Вы не узнали меня, Паулина?
Она закраснелась, потупила глаза, тяжело вздохнула:
-- Вас не узнать?
Как пролетели потом часа два, я не помню. Уже темно становилось, когда мы услышали голос Прасковьи Ивановны. Паулина ахнула, заговорившись со мною; она не заметила, что я держал руку ее и целовал ее прекрасную руку. Мы говорили о прошедшем, о летах нашего детства. Мы свиделись, как брат с сестрой. Паулина рассказывала мне о том, как надоела ей шумная жизнь московская, как рада она укрыться в деревню!..
-- Вам ли могла надоесть Москва? Вы царствовали там! -- сказал я.
-- Будто вы не знаете, что так угодно было моему папеньке; он не мог жить нигде, кроме Москвы.
Я хотел говорить, хотел броситься к ногам ее, сказать ей все, и не смел...
Мы пошли с теткой в комнату. Старушка была так говорлива, так добродушна; десять раз принимался я за шляпу и десять раз бросал ее.
-- Вы едете завтра? -- спросил я наконец.
-- Рано утром. Мы теперь простимся с вами.
-- Нет! -- вскричал я вне себя,-- я не прощусь с вами мы не расстанемся более!
-- Я вас не понимаю,-- сказала с изумлением Прасковья Ивановна.
-- Паулина! И вы не понимаете?
Она потупила глаза и закрыла их платком.
-- Что это значит, Паулина? Вы плачете!
-- Я начинаю понимать,-- сказала с улыбкою Прасковья Ивановна. -- Так не с ним ли ты надеялась быть счастлива?
Вместо ответа Паулина бросилась к ней на шею. Я упал на колени перед старушкою.
-- Полноте, полноте, дети! -- сказала она,-- сядьте, Антонин Петрович; садись, Паулина! Избави меня бог противиться вашему счастью; теперь я понимаю, о ком вздыхала ты, Паулина, но подумали ль вы о будущем? -- Жизнь, друзья мои, требует многого! -- Паулина! ведь ты знаешь, что у тебя ничего нет.
-- Ты -- работать? -- вскричал я. -- Нет, нет! чудная Паулина! Тебе не надобно будет работать -- я богат!
С изумлением взглянули на меня обе. Я должен был рассказать о полученном наследстве. Через несколько минут поцелуй жениха был залогом вечного счастья моей жизни...