Глава IV
На дне чарки правда положена,
Да, правду ту бес стережет:
Ты за нее ухватишься,
А он за тебя уцепится...
Старинная песня
Мы не будем подробно описывать великокняжеского свадебного стола и только в немногих словах изобразим зрелище пирования князей и бояр, княгинь и боярынь, беспрерывно желавших здравия и счастия Василию Васильевичу, Марье Ярославовне и Софье Витовтовне. Не дивитесь частым изъявлениям их усердия: за желание платы не берут, и каждое желание гостей сопровождалось притом кубком меду доброго, или вина душистого.
Тогда не было еще узорчатой Грановитой палаты, где обильным хлебосольством и восточным гостеприимством удивляли потом собеседников своих русские цари. Тогдашняя столовая палата выходила рядом окошек к житному двору, двумя выходами касалась переходов к дворцовым поварням и к другим торжественным комнатам. Это была обширная зала; у средней стены ее было приготовлено особое седалище, походившее на трон, с высоким балдахином, для молодых Великого князя и Великой княгини. Он и она сидели вместе, на одной широкой скамье, покрытой бархатною подушкою. За одним столом с ними сели: княгиня Софья Витовтовна, князь Константин Димитриевич, князья Александр Ярославский, Иоанн Рязанский, Иоанн Зубцовский, Косой, Шемяка, князья Можайский и Верейский, князь Юрья Патрикеевич, князь Василий Боровский, брат Марии Ярославовны и несколько почетных поезжан. За двумя другими длинными столами сели бояре и князья, подручные и служивые с одной, жены и матери их с другой стороны. Красиво устроенные яства занимали середину столов; множество бояр и сановников стояло за поставами напитков; другие наблюдали за порядком яств и услугою, распоряжая блюдами.
Если бы мы хотели удивить археографическими познаниями, нам легко можно бы было выбрать из старинных летописей и записок названия разных блюд, составлявших столы у наших предков. Чем затруднительнее и непонятнее были бы названия, тем более изумились бы читатели нашей глубокой науке и опытности в древностях русских.
Но мы не хотим этого и скажем просто, что в старину не щеголяли изяществом кушанья, а хотели только, чтобы "яств и питья в столах было много, и всего изобильно". Роскошь означала множество кушаньев -- холодных, жарких, похлебок, но состав всего был весьма прост: мяса, рыбы, птицы были без затей варены, жарены, подаваны с подливками. К этому прибавлялось множество курников, караваев, сырников, пирогов -- рассольных, торговых, подовых, кислых, пряженых, яичных; пряников, блинов, цукатов, смокв, овощей, марципанов, имбирников. Число кушаньев доходило до ста, до двухсот разборов числом, считая подаваемое князьям и боярам, которым подносили яства особо -- и похуже, и поменьше. Это не означало скупости, но происходило от почета: знатные князья оскорбились бы, если бы их кормили наравне с великокняжескими рабами, хотя сии последние также князьями назывались.
Предоставим на сей раз воображению читателей наших -- представить им полную картину великокняжеского свадебного стола: громады кушанья, множество напитков, золото, серебро на столах, чинную услугу, громкий хор певчих, при первом блюде запевших "большие стихи из праздников и из триодей драгие вещи, со всяким благочинием".
Хор умолк. Глубокая тишина настала в столовой палате. Никто не смел прервать ее, потому что старики князья еще ели и не начинали беседы, а молодые не смели из-за них подать повод к речам, неуместным каким-нибудь словом.
только зоркий взгляд знающего их взаимные отношения проникнет в их души, дощупается их сердец. Добр, да и хитер русский. На светлом, праздничном лице гостя не узнаете вы, что обуревает душу его в те мгновения, когда медовая речь льется из уст его в замену меда, вливаемого в уста. Хмель не развяжет языка русскому; если он сам не захочет развязать его, иногда и нарочно; оправдываясь потом хмелиною.
Из всего, что мы доселе рассказали, можно понять -- в самом ли деле искреннее веселье оживляло гостей великокняжеских, как это казалось по наружному виду их? Но однообразно веселы казались все, кроме двух особ -- Софьи Витовтовны и Василия Юрьевича Косого.
Софья Витовтовна напрасно хотела скрыть гнев, досаду, сердце свое: все это выражалось из отрывистых слов ее, порывистых движений и огня, сверкавшего в ее глазах, когда они обращались на князя Василия Юрьевича. Брови Василия Косого сильно были нахмурены; он казался рассеянным; ему ни пилось, ни елось; мрачная дума виднелась в лице его; он говорил мало, угрюмо, улыбался принужденно и тяжело.
Первая перемена кушанья сошла со стола. Старший по летам, почетный гость, князь Ярославский, утер бороду шитым утиральником, выпил из кубка, поставленного в это мгновение перед ним, и обратил речь к Туголукому, еще не кончившему двойного участка кушанья, им взятого.
-- Устарел ты, князь Иван Борисович, как посмотрю я на тебя,-- сказал князь Ярославский,-- видно, брат, и зубы-то отказываются от работы!
"А с чего бы ты изволил так заключать, дорогой куманек мой?" -- возразил Туголукий.
-- Как с чего? Отстаешь от других. Хорошо, что хозяйка любит тебя и жалует, а то если бы велела подавать, не дожидаясь твоего череду, так ты остался бы в полупире, когда другие его окончили бы.
"С нами крестная сила! -- Ведь над нами не каплет, а уж с добрым кушаньем я расставаться скоро не люблю".
-- И он не расстался бы с ним, хотя бы ливнем дождь полил на его голову,-- сказал князь Рязанский.
Общий смех зашумел между собеседниками, со всех сторон посыпались шутки.
-- Вот говорят, что дураки ни к чему не годятся,-- сказал тихо Шемяка сидевшему подле него князю Верейскому,-- а чем бы начать теперь нашу беседу, если бы нельзя было дать оплеухи по роже Туголукого? ~ Верейский засмеялся.
Туголукий начал креститься. Его спрашивали о причине, "Я радуюсь тому, что князь Димитрий Юрьевич еще не онемел,-- сказал Туголукий. -- Он так был молчалив во все время, что я начинал думать: не наложил ли он на себя обет молчальника!"
-- У тебя плохая привычка, князь Иван Борисович,-- сказал Шемяка,-- сперва сказать, а потом подумать.
"Меньше думай, долее проживешь,-- возразил князь Тверской. -- Иван Борисович следует этому присловью -- и дельно!"
-- Оно так,-- сказал Туголукий,-- да не совсем. Кто не закрывает души словами, тому нечего бояться слов своих: скажешь ладно -- хорошо; не ладно -- так не боишься озадков, посмеются, да простят, когда сказано без умысла.
"Не всякому так думать: иной не захочет, чтобы из десяти слов за девять каяться уму, разуму".
так!
"И по-моему,-- сказал Косой, принужденно улыбаясь. -- Только не знаю, с чего тебе вздумалось кинуть твоею речью в меня, говоря о покаянии: ведь я не духовный твой отец, а тебе не последний конец?"
-- Правда. Да, оно не худо -- иногда помышлять и о конце жития,
"Только не за обедом, князь Иван Борисович",-- сказал Верейский.
-- А на всяком месте владычествия Его благослови, душе моя, Господа?
"Что ты пустился в благочестие, князь?" -- сказала Софья Витовтовна.
-- Да, так, милостивая тетушка, Великая княгиня -- к слову приходится.
"Слово не дело,-- сказал князь Зубцовский. -- Благочестивый на словах бывает иногда не таким на деле".
-- Я иногда это сама замечала,-- сказала с досадою София,-- и спасибо Ивану Борисовичу, что он одинаков и на словах и на делах. Я его головы не променяю на голову мудреца, как бы он ни чванился умом своим. -- Она взглянула на Косого.
Между тем подали другое кушанье и еще подлили в кубки. Разговор разделился, острые речи начали мелькать с разных сторон, смешиваясь с шутками и прибаутками, какие любят у нас, на Руси, говорить на свадьбах, как будто любуясь румянцем стыдливости, вызываемым этими шутками на щеки молодой супруги,
Вдруг на серебряном большом блюде, с перепечью и солонкою, поставили перед Василья Васильевича жареную курицу, или, как называли ее, куря верченое. Блюдо это было на особой, красной скатерти, которую разостлал второй дружка. Главный дружка встал поспешно, завернул курицу в красную скатерть, с перепечью, солонкою и блюдом. Это было знаком выхода молодого князя с княгинею. Посаженый отец, тысяцкий, сваты, поезжане, София Витовтовна и все княгини и боярыни повели князя с княгинею. Князья и бояре, не бывшие на свадебном поезде, остались за столом в ожидании, пока от сенника княжеского воротятся провожатые. Женщины, кроме Софьи Витовтовны, уже не возвращались в столовую палату: их увели в комнаты Великой княгини, где было им свободнее и привольнее, так как и мужчинам без них вольнее в столовой палате.
Бархатами и парчами устилали путь от сенника Василию Васильевичу и Марье Ярославовне. Золотом осыпала их сваха в дверях сенника, надев на себя вывороченные шубы.
Когда Софья Витовтовна простилась с молодыми, благословила их и возвратилась в столовую палату допировать веселье свадебное, шумный разгул уже слышен был издалека. Речи сшибались, слова мешались, кубки чокались, лица светлели, и даже на боярских столах слышен был смех и разговор.
-- Садись-ка, матушка, Великая княгиня, благословивши сынка с дочкою на любовь и согласие, да позволь нам выпить за твое здоровье! -- вскричал князь Ярославский.
"Здоровье Великой княгини!" -- загремело множество голосов.
"Пусть тот подавится заздравным кубком, кто тебе зла желает!" -- вскричал князь Зубцовский, оборачивая осушенный им кубок на свою голову.
-- Постой-ка, посторонись, князь! -- сказал Туголукий, обращая лукавые взоры на Шемяку. -- Не поперхнулся ли князь Димитрий Юрьевич?
В самом деле, Шемяка, занятый жарким разговоров с соседями, поторопился выпить кубок свой и поперхнулся.
Глаза Софии заблистали при намеке Туголукого и нечаянном этом случае.
-- Что ты скажешь, батюшка, князь? -- спросила она, обращаясь к Константину Димитриевичу.
"Ничего, княгиня-сестрица",-- отвечал хладнокровно Константин.
-- Нет, не ничего, а явно, что Господь простоте дает разум, а на злодее шапка горит!
"Что за обычай ныне завелся у тебя, княгиня,-- сказал князь Тверской,-- все толковать о ворогах, когда за трапезою сидят друзья твои и твоего сына!"
-- Богу ведомо, князь, нет ли за трапезою Искариота, который лобзает нас иудинским лобзанием.
"Так за чем же стало, тетушка,-- сказал Шемяка, вмешавшийся в речь княгини,-- подай ему кусок хлеба с солью, а между тем прикажи покамест Ивану Борисовичу спрятать язык подальше".
-- Нет ли у тебя лишнего кармана? -- спросила София.
"Нет! -- отвечал Шемяка. -- Впрочем, и не стоит труда прятать такую вещь, которая никуда не годится, которую и на улице не подымет, кто об нее ногою запнется".
-- Ох! ты молодежь, молодежь!-- вскричал князь Зубцовский. -- За что ты вздумал гневаться! Будто не знаешь, что Ивану Борисовичу, как ветряной мельнице, никто не указ: дует ветер -- она мелет, хочется ему говорить -- он говорит.
"А другие слушают, да подтакивают! -- Вот что, князь, нехорошо!"
-- Кто же, по-твоему, эти другие? -- спросила София.
"Кто? -- отвечал, улыбаясь, Шемяка,-- на злодее шапка горит..."
-- Как! Что ты сказал, князь?
"Ничего: я повторил твои слова, Великая княгиня, тетушка".
"На дне останется и выскочит",-- сказал князь Можайский.
-- И глаз выколет! -- проговорил князь Зубцовский.
"Кому выколет?" -- спросил князь Ярославский, принимаясь за кубок.
-- Тому, кто старое помянет! -- вскричал Шемяка, поставя на стол порожнюю чару и стараясь придать разговору шутливый оборот.
"Отними же Бог у меня память",-- громко вскричал Туголукий, уже довольно пьяный.
Думали опять напасть на него с шутками, желая всячески изменить разговор, беспрерывно принимавший вид неприязненный.
"Что ты говоришь? -- вскричало несколько голосов. -- Молиться о том, чем уже Бог тебя пожаловал!"
-- Коли бы так! -- вскричал Туголукий. -- Ан нет! вот так все и помнится такое, чего не могу забыть, по вере и правде!
"Еще один кубок Ивану Борисовичу и его желание совершится,-- сказал князь Зубцовский,-- он все забудет!"
-- Здоровье князя Ивана Борисовича! -- вскричали многие.
"Его здоровье? Пожалуй!" -- сказала София, смеясь.
-- Все пьют, кроме князя Василия Юрьевича: только он меня не любит!
"Василий Юрьевич! выпей!" -- сказал князь Ярославский.
-- Нет! подавится! -- вскричал Туголукий.
"Слушай, ты, Тугой Лук,-- промолвил с досадою Косой,-- помни пословицу: не в свои сани не садиться".
-- Ну, что ты его обижаешь, Божьего человека! -- вскричал князь Зубцовский.
"Я дивлюсь тому, что вы, князья, не найдете другой речи, кроме глупых слов этого князя Иванушки-дурачка,-- отвечал Косой. -- Если вы им дивитесь -- вас жаль, если над ним смеетесь -- его жаль! А ни в том, ни в другом случае, право, не смешно".
-- Нельзя ли, брат, уволить нас от твоего совета,-- сказал князь Ярославский, оскорбленный словами Косого. -- Молоденек еще ты учить других; в наше время, кто был помоложе, тот слушал старших.
"Он считает себя ",-- сказал кто-то из гостей.
-- В чужом доме все моложе хозяина,-- подхватил другой.
"Мне кажется, что у многих голов теперь хозяева удалились",-- отвечал Косой, озираясь с досадою.
-- Слушай, брат Василий Юрьевич,-- молвил князь Зубцовский,-- непьяному с пьяным не беседа. Отставать от других не надобно.
"И приставать не годится: душа мера; я вам, а вы мне -- не указ".
-- А если бы тетушка, Великая княгиня?
"Не всякая тетушка матушка, есть и мачехи",-- сказал кто-то.
-- Что это изволишь ты говорить, князь Василий Юрьевич? -- спросила София, вспыльчиво.
"Здесь так много и вдруг говорят,-- отвечал Косой,-- что я не знаю, о чем ты спрашиваешь, княгиня. Ты не отличила моей речи от других".
-- Твои речи всегда так разумны, что их легко можно отличить от других, как галку по полету.
Косой промолчал. Это более рассердило Софию. "Ты уж не изволишь и отвечать мне?" -- сказала она.
-- Иногда молчание лучше речей,-- сказал Косой. "Змеиное твое молчание,-- вскричала София,-- змея молчит, а только жалит".
-- Змея -- женщина! -- сказал Косой, с гневом бросив вилку на стол. -- Не знаю, с чего применять ее к мужчине!
София побледнела от досады. -- "Князь! Княгиня!" -- вскричали многие собеседники, предвидя и желая утишить бурю. Смятенный шум раздался в палате.
-- В самом деле, не думаешь ли ты, князь, что ты старше других в нашей беседе? -- вскричала София. -- Так я тебе докажу, что я жена твоего дяди и мать твоего Государя!
"Надо мною один Государь -- Бог!"
"Видно, князь Юрий не отец ему!" -- вскричала София, злобно усмехаясь.
-- Вернее, нежели твоему сыну мой покойный дядя! -- отвечал Косой, не в силах будучи переносить обидные речи тетки.
"Наглая душа! как ты смеешь сказать мне такие непристойные речи?" -- закричала София. Косой тронул душу ее за самое больное место.
-- Полно, полно -- князь, княгиня! -- заговорили тогда многие.
"Послушайся друзей, Василий Юрьевич,-- проговорил сам князь Ярославский,-- за что ты гневаешься? Между друзьями что за перекоры!"
-- Вижу, какими друзьями окружен я здесь, князь Александр Федорович: не выдают тетушку в слове,-- сказал Косой, отодвигаясь от стола и желая встать со своего места.
"Ты осмеливаешься здесь своевольничать!" -- воскликнула София, поспешно вставая.
-- Умрем за матушку нашу, Великую княгиню! -- закричал Туголукий, поднявшись и стуча в стол кулаком. Многие бояре выскочили из-за своих столов, многие князья также поднялись с места.
-- Великая княгиня! Тетушка! послушай -- внемли доброму слову! -- говорили Константин Димитриевич, князья Тверской и Ярославский, но -- тщетно. Среди шуму слышны были угрозы, которыми с разных сторон разменивались бояре и князья. Голос Софии раздавался среди всех: "Крамольник -- злоумышленник -- злодей!" -- восклицала она.
"Умрем за Великую княгиню!" -- возглашал между тем Туголукий.
-- Заткни ему рот, князь Чарторийский! -- сказал Шемяка и обращаясь то к Софии, то к брату старался уговорить их: "Послушайте, тетушка, брат! Побойтесь Бога, постыдитесь людей..."
-- Ты думаешь, что я не знаю твоих замыслов? -- кричала София, не внемля ничему. -- Что я тебя, злодея, за стол-то свой посадила с честными князьями, так ты думаешь, я и отдамся в твои руки?
"Бог с тобой и с твоим хлебом-солью, когда ты ими коришь меня! -- воскликнул Косой. -- Я не хочу быть твоим гостем -- возьми деньги за хлеб, за соль, только не кори! Князья! свидетельствуйте: я ли начал такую позорную ссору?"
-- Он! -- Нет, не он! -- Князь виноват! -- Князь прав! -- кричали со всех сторон.
"Ты мне заплатишь, князь-голытьба? -- вскричала София, вдруг подбегая к Косому. -- Да чем заплатишь, ты, князь без поместья? Знаешь ли ты, что только по милости моей и сына моего у тебя есть кусок хлеба, а у твоего отца горшок каши?"
Смятение достигло тогда величайшей степени: шумели во всех сторонах, руки многих падали уже на рукоятки мечей. До сих пор Шемяка старался еще уговаривать, упрашивать. Но когда София упомянула об отце его, он с гневом воскликнул: "Замолчи же, тетка! Сама ты кормишься по милости отца моего! Не смей порочить моего родителя, или -- клянусь Богом, не сдобровать тебе с твоими речами!"
"Прекратите ссору,-- сказал Шемяка, опомнившись и снова удерживая гнев свой. -- Бог с тобой, тетка: не родная ты нам по плоти, чужая и по душе! Брат! оставим любезную тетушку и добрых гостей ее..."
-- Нет! я вас не оставлю! -- вскричала София. -- Князья, бояре! возьмите меч у князя Василия!
"Княгиня! что ты делаешь! Ты оскорбляешь всех нас!" -- закричало множество голосов.
Косой, казалось, был оглушен таким неожиданным решением Софии. Он побледнел, губы его задрожали. Бояре московские не двигались с мест своих.
-- Возьмите меч его! -- провозгласила София, громче прежнего. -- Что вы стали?
"Я посмотрю, кто осмелится подойти ко мне..." -- сказал Косой, глухим, задушаемым голосом, обращая кругом пламенные глаза свои.
-- Мы не допустим до такого позора! -- кричали многие князья.
"Ты посмотришь? Вы не допустите?" -- проговорила София и с яростию, быстро, кинулась к Косому, сорвала меч его с цепочки и бросила в сторону!
Действие это было так неожиданно, что все голоса вдруг умолкли; взоры всех, казалось, были очарованы и не могли отвратиться от меча княжеского, загремевшего и звучно упавшего на пол.
Несколько человек хотели разлучить Софию от Косого -- уговаривать было уже поздно: хотели только, чтобы кровавое зрелище не заступило места свадебного пира. Глаза Косого налились кровью, жилы вздулись на лбу его -- говорить он не мог -- рука его, как будто судорожно, шарила меча, на левом боку, там, где всегда был доселе сей знак его чести... Но София вырвалась из рук посредников, ухватилась за пояс Косого и громко призывала к себе бояр.
Глухой, бешеный смех вырвался наконец из груди Косого. Он оглянулся кругом, на толпу князей и бояр, с презрением смотрел на Софию, которая вне себя от ярости рвала с него пояс слабыми своими руками. "Постой, Великая княгиня, дай мне самому отстегнуть и снять! Отойди на час!.." -- закричал он диким каким-то воплем и оттолкнул от себя легонько Софию, которая от этого легкого толчка едва не слетела с ног.
-- Отдай пояс,-- кричала София,-- отдай пояс. Этот пояс был подарен покойному тестю Димитрию Иоанновичу, тестем его, Константином Димитриевичем. Я его знаю -- его украли потом, и вот он, вот он, вот он! Наместник Ростовский! узнаёшь ли ты этот пояс?
"Он самый, клянусь всем, что есть святого!" -- вскричал наместник Ростовский, едва держась на ногах.
Тут, в неистовстве, вскочил со своего седалища Шемяка. Скамья, на которой сидел он, полетела на пол. И с неописанным свирепством закричал он громко: "Княгиня! еще одно слово и -- я клянусь тебе вторым пришествием Господним -- ты раскаешься в своем безрассудстве!"
-- Он убьет ее! -- провозгласили многие бояре и обнажили мечи. Шемяка не внимал ни клика их, ни звука мечей. София не слыхала слов его в запальчивости. Тут высоко поднял Шемяка кубок, перед ним стоявший. "Так, да расточится злоба твоя!" -- вскричал он и с размаха ударил кубком об стол: дорогая хрустальная чаша разлетелась вдребезги, кубок согнулся, красное вино, бывшее в нем, потекло ручьями по скатерти. Шемяка бросился к брату, видя уже несколько мечей, на него устремленных. Князья и бояре, многие старались уйти из залы, другие бросились защищать Софью Витовтовну, третьи спешили позвать стражу.
"Стой, брат! -- сказал он, дрожащим, прерывающимся голосом. -- Кровь христианская готова обагрить землю. Может быть, мы с тобою стоим в сие мгновение на праге вечного судилища... Если они хотят зарезать нас, как Святополк зарезал Бориса и Глеба -- Божья воля!" -- Он расстегнул пояс свой и кинул его на стол. "Вот мой свадебный подарок брату Василию!"
-- И давно бы так,-- сказал князь Зубцовский,-- и все бы сладилось. Эх! какой народ... Господи! твоя воля...
"Спорят о мешке, а в мешке ничего нет!" -- примолвил кто-то.
Поступок Косого как будто образумил всех. Князь Ярославский, князь Зубцовский, Юрья Патрикеевич стали между Косым и Софьею, которая как будто пробудилась в сию минуту от бешенства сожигающей тело горячки и почувствовала безрассудство, безумие своих поступков... "Ну, ну! кончено, кончено..." -- говорила она, отходя в сторону.
-- Князь Василий Юрьевич, княгиня, князь Димитрий Юрьевич -- полно, полно -- что за грех такой... -- говорили князья,
"Брат! -- сказал Косой, взяв за руку Шемяку. -- Князья! -- продолжал он, обращаясь на все стороны. -- Что это было? Сновидение, или меня кто-нибудь обморочил?"
-- Ничего, ничего! Что за пир без побранки! Экая невидаль!
"Меня -- баба -- обесчествовала -- меня -- перед князьями! А! голова моя! Ты еще у меня на плечах!" Он сжал кулаки и громко заскрежетал зубами.
-- Тише, князь! -- шепнул ему Можайский.
"Ну, после рассудим,-- говорил Верейский, взяв Шемяку за руку. -- Пойдем Димитрий Юрьевич!" Он потащил Шемяку из палаты.
-- Что это значит? Куда, князья, бояре? -- вскричал Шемяка, вырываясь из рук Верейского. Он взялся за свой меч.
Софии уже не было в палате. Ее уговорили уйти. Пиршество свадебное представляло зрелище страшного беспорядка.
"Теперь о мире говорить еще нечего, князья. Меня обругали, оборвали, как презренного раба, как колодника на площади! Где меч мой? Отдайте мне меч мой! Разве я пленник здесь, а палата великокняжеская тюрьма моя?"
-- Князь Василий Юрьевич,-- сказал князь Ярославский,-- успокойся...
"Отдай мне меч -- я еще не пьян, хоть и крепким вином напоили меня. Неужели вы боитесь отдать мне меч мой? Драться я не стану и -- надеюсь, что меня еще не тотчас зарежут".
-- Что за речи такие! -- сказал Константин Димитриевич. -- Мы тебе ручаемся.
"А если у тетушки уже подготовлены убийцы наши, то мы продадим свои головы не иначе, как за полдесятка голов каждую!" -- вскричал свирепо Шемяка, положив руку на свой меч и до половины извлекая его из ножен.
-- Мы все отвечаем за вашу безопасность! -- говорили князья Тверской, Ярославский, Зубцовский, Рязанский. -- Пойдем вместе! Кто из бояр и князей московских осмелится противоречить, тот заплатит дорого!
Бояре сих князей и спутники Косого и Шемяки сдвинулись в одну толпу. Юрья Патрикеевич, представлявший самое жалкое лицо во время ссоры, выступил вперед и говорил, что князья могут быть уверены в своей безопасности. -- "Огня! Пойдем!" -- раздались голоса князей. Косому подали меч его. Все князья и бояре оставили палату.
"Ну, уж было дело!" -- сказал князь Рязанский Тверскому.
"Что же? -- шепнул Юрья Патрикеевич, отведя в сторону князей Можайского и Верейского. -- Теперь ли их взять или после, ночью? Я окружил уже весь дворец воинами: только с крыльца -- и в цепи".
-- Видишь, что нельзя,-- отвечал Можайский,-- при князьях. Зачем было вам затевать такое позорище? Сами виноваты!
"Как же быть? Ведь княгиня может на меня осердиться!"
-- Я послал уже сильные отряды к их дворам. Живых ли, мертвых ли, но мы их достанем.
"Пособи нам, всемогущий и благий Господи! А, правду сказать, княгиня слишком " -- Юрья Патрикеевич боязливо осмотрелся кругом, произнося сии слова.
-- Да, чего тут: заварили вы кашу -- теперь масла жалеть не надобно, и -- Бог знает, как ее расхлебать придется!